Как развязать кавказский узел

12 апреля ВШЭ и фонд «Либеральная миссия» провели круглый стол «Северный Кавказ-2020: безопасность, социально-экономическое поведение, ислам».

Игорь Клямкин

Дискуссия о Северном Кавказе стала в какой-то степени премьерной для круглых столов «Либеральной миссии». «Так получилось, что мы впервые за 12 лет обратились к этой теме, — констатировал, открывая встречу, вице-президент фонда Игорь Клямкин. — Сегодня есть несколько причин, побуждающих нас это сделать. Во-первых, Кавказ практически исчез из информационного пространства, причем не только официального. Даже в сетях информация о происходящем там — фрагментарная. Во-вторых, и это главное, нам хотелось бы выделить тенденции и сценарии развития Северного Кавказа — что там можно ожидать в среднесрочной перспективе. Оттого мы и выбрали для семинара такое название. В этом же контексте нас интересует аспект, который можно обозначить, как «Кавказ в составе России». Вот круг вопросов, которые мы сегодня с помощью наших докладчиков обсудим».

Первым свой взгляд на будущее Северного Кавказа представил главный редактор агентства «Кавказский узел» Григорий Шведов, для начала заметивший, что данные о числе погибших и пострадавших в регионе (1378 человек в 2011 году против 1710 человек годом ранее) «плохо корреспондируют с мнением о том, что ситуация там становится все хуже и хуже». Впрочем, цифры могут быть обманчивы. Григорий Шведов представил пять сценариев развития северокавказского региона в ближайшие годы. Первый из них предполагает «ставку Кремля на сильных авторитарных лидеров, ярким примером которого сейчас является Рамзан Кадыров и о специфике которого уважаемой публике рассказывать не нужно». По словам Григория Шведова, кадыровская модель в путинскую эпоху «признана успешной» (так, за прошедший год число потерь «силовиков» в республике уменьшилось вдвое), и «в плане управляемости есть потенциал экспансии этого режима на остальной регион».

Второй сценарий, имеющий обратные эффекты, можно назвать дагестанским. Он подразумевает ослабление власти, потерю контроля над правоохранительными органами и неминуемую и бесконтрольную эскалацию насилия. В Дагестане, и без того бывшем в лидерах по числу погибших и пострадавших, за минувший год их количество увеличилось на 20%.

Третий сценарий — ингушский. В этой республике число жертв сократилось наиболее значительно (в три раза). Связано это с примирительной, «успокоительной» ролью, взятой на себя главой Ингушетии Юнус-Беком Евкуровым. В борьбе с боевиками ингушские силовики ориентируются на точечные спецоперации, а не на жесткие акции подавления, как в Чечне, здесь также не действует принцип ответственности семьи за «провинившегося» родственника. Впрочем, как отметил Григорий Шведов, у стратегии Евкурова хватает не только сторонников, но и противников — взгляды на нее «полярные».

Обрисовал Григорий Шведов и еще два сценария, пожалуй, самых неприятных. Один из них связан с началом новой большой войны на Кавказе, другой — «эсхатологический» — с самоустранением России от кавказских проблем (уход оттуда военных, но, главное, прекращение огромного по меркам этих регионов бюджетного финансирования). Далеко не факт, что какой-то из этих сценариев на самом деле реализуется, но учитывать их, как и рост протестных настроений (идеей джихада на Кавказе «охвачены десятки тысяч людей»), необходимо, полагает Григорий Шведов.

О мало освещаемой в российской прессе черкесской проблематике, способной повлиять на информационное поле в период Олимпиады в Сочи, говорила на круглом столе старший научный сотрудник Центра цивилизационных и региональных исследований Российской академии наук (РАН) Наима Нефляшева. Речь об официально не признанном российским властями геноциде черкесского народа, совершенном в годы последней кавказской войны XIX века, в результате которого 96% черкесов были вынуждены оставить свои исторические территории. Причем же тут Сочи? Дело в том, напоминает Наима Нефляшева, что Сочи были одним из портов, через которые черкесы депортировались в Османскую империю. В этих же местах был организован черкесский парламент, здание которого было уничтожено царскими войсками. Это событие некоторыми черкесскими активистами (особенно активными в Сети) сравнивается с разделением Иерусалима.

Факт геноцида был признан черкесским и адыгейским парламентами уже в новое российское время. Более того, были сформулированы несколько пунктов своего рода программы примирения, предусматривавшие, в частности, необходимость законодательного обеспечения возможности репатриации черкесов на историческую родину. Этот процесс запущен, но не в лучшем виде — сейчас черкесы-репатрианты не могут вернуться сразу на Кавказ, им предложены для временного проживания села и малые города в Воронежской области.

Нерешенность черкесского вопроса лишь подпитывает решимость черкесских диаспор за рубежом (особенно, в США и Турции) бороться за свои права. Они устраивают флэш-мобы, разворачивают информационные кампании, в том числе с призывом бойкотировать Олимпиаду-2014. Определенную поддержку им оказывает Грузия, где был открыт черкесский культурный центр, а грузинский парламент официально признал геноцидом убийства и депортацию черкесов в годы Кавказской войны.

«Если черкесская тема не будет обсуждаться на независимой площадке, неизбежна активизация черкесской диаспоры, и по мере приближения Олимпиады можно ожидать все больше флэш-мобов, — констатирует Наима Нефляшева. — Если федеральный центр решится на шаги, связанные с возвращением сирийских черкесов — сейчас есть список из тысячи возможных репатриантов, — это снизит остроту вопроса». Самый же плохой вариант — это полное игнорирование проблемы. Тогда тема помощи «братьям-черкесам» и отвоевания исторических земель прочно станет одной из центральных в повестке дня Имарата Кавказ.

«Чем больше говорим о Кавказе, тем грустнее становится, — заметил следующий участник дискуссии, профессор МГИМО, член научного совета Московского центра Карнеги Алексей Малашенко. — Григорий Шведов говорил об эсхатологическом сценарии с намеком, что такого никогда не будет. Но в том-то и дело, что случиться может все что угодно. И нам, обсуждая будущее Кавказа, нужно исходить из крайних сценариев — видеть самое дно».

Алексей Малашенко считает, что на Северном Кавказе уже идет «настоящий джихад, причем если боевиков относительно немного, то сочувствующих им — миллионы». «У нас и любят, и опасаются говорить в этом контексте об исламе, — продолжил эксперт. — Но ислам — это триединое понятие, это и религия, и идеология, и политика. Нужно это понимать и признавать хотя бы на исследовательском уровне. А если мы отойдем от исламоведческих дискуссий, то придем к одному прагматическому выводу: все исламские радикальные течения хотят установления на Северном Кавказе одного и того же — исламского государства».

По мнению Малашенко, после вполне естественного «ренессанса» ислама, случившегося в условиях распада советской системы, на Кавказе сейчас идет вторая волна исламизации — «шариатизация». Отчего же местному населению хочется жить по законам не светским, а шариатским? Ответ прост и печален: потому что российские законы не работают, а вот в шариатских судах можно найти справедливость. «Фактически Северный Кавказ превращается в исламскую территорию внутри светской России», — отметил Алексей Малашенко. Федеральная власть по этому поводу, кажется, не сильно беспокоится, довольствуясь лояльностью местных элит.

«Выхода из этой ситуации я не вижу, — признал эксперт. — Ее можно было разрешить после окончания второй чеченской войны, но тогда властям не хватило ума. Сейчас остается только констатировать «дрейф» Северного Кавказа. Но долго жить по разным законом в одном государстве невозможно».

Профессор кафедры теории политики и политического анализа ВШЭ Эмиль Паин предложил взглянуть на проблему под другим углом: «какая модель Северного Кавказа устроила бы либеральную часть российской общественности?». «Можно сформулировать пять пунктов, — продолжил он, — а именно: светское государство, правовое государство с уклоном на права личности, конкурентная экономическая среда, конкурентная политическая среда и гражданское общество и гражданская культура — как основные гарантии того, что не будет доминирования одной политической силы. А что мы видим на Северном Кавказе? Прямо противоположное: увеличение роли шариата во всех сферах жизни общества (причем здесь разницы между Кадыровым и его противниками нет), вместо прав человека — права групп и общин, вместо гражданского общества — усиление влияния патриархальных структур».

В сложившихся условиях Эмиль Паин видит только два возможных сценария развития региона. Первый — усиление имперской формы правления, распространение института наместников, «кадыризация» Северного Кавказа. Второй — воплощение лозунга «Долой Кавказ!».

Проблема, однако, в том, что, как бы того ни хотели националисты, отделить Кавказ будет «не легче, чем было завоевать его в XIX веке». Реального контроля над республиками у федерального центра нет, «никогда Чечня не была так независима от России, как сегодня при Кадырове». При этом с дотациями федерального бюджета ни в Чечне, ни в других республиках элиты расставаться не готовы. Получается своеобразная сделка: бесконтрольное финансирование в обмен на условную «стабильность» и вполне гарантированные «150 процентов голосов на любых выборах».

Финансовые потоки и трудовая миграция крепко привязывают Россию к Северному Кавказу, а ведь есть еще и проблема «шариатизации» сопредельных с кавказскими республиками территорий, например, Ставрополья.

«Что же делать? — задался вопросом Эмиль Паин. — Один из немногих более или менее разумных вариантов — это постепенная подготовка Северного Кавказа к ситуации, когда местное население могло бы само выбирать свою судьбу, а Россия бы при этом имела договороспособное общество, с которым можно было бы заключать какие-то союзы. Нужно избежать повторения израильско-палестинского тупика. Для этого нужна федерализация северокавказской территории. И без инвестиционных программ тоже не обойтись».

Эмиль Паин также не согласился с пессимистическими оценками роли ислама на Северном Кавказе. По его мнению, некорректно утверждать, что исламские общества не способны к культурной и экономической трансформации. Самый яркий тому пример — Турция, претендующая на членство в Евросоюзе. Вот только на российском исламском пространстве вместо Ататюрка — Рамзан Кадыров.

 

Олег Серегин, Новостная служба портала ВШЭ

Фото Никиты Бензорука